В поисках сокровенного разговора. Диалог с Алексеем Храбсковым

О театре как способе соединения с миром, о чуде возникно­вения на сцене «новой жизни из ничего» – от актера драмати­ческого театра им. И.А. Гончарова, кандидата педагогических наук, доцента кафедры актёрского искусства УлГУ, руководите­ля «Молодёжного театра» Алексея Храбскова.

– Алексей, задам банальный, но важный вопрос: как вы попали в театр?

– В юности у меня было очень мно­го увлечений, я хватался за всё. Меня постоянно упрекали родители: «Ты быстро остываешь, ничем не можешь заниматься всерьёз». Я боялся, что увлечение театром тоже недолговеч­но. Пошёл в строительный техникум, выполняя требования родителей. Это были 90-е годы, они очень боялись, счи­тали, что мои мечты о театре – блажь. Тем, что они сопротивлялись, закалили мою силу воли. Потом родители сказа­ли – «делай, что хочешь». Ну я и сделал. За годы армии взвесил все за и против. Если бы в Ульяновске не открылся вуз, я, может быть, не рискнул бы посту­пать. На тот момент не было сил, доста­точной уверенности в себе. Думал, это останется моим хобби. Но, поступив в университет, укрепился в своём выбо­ре благодаря моим учителям Михаилу Вартановичу Скандарову, Борису Вла­димировичу Александрову. И до сих пор получаю от театра удовольствие, он захватывает все моё существо.

Бывают роли – сплошной труд. Репе­тировать их скорее «нужно», чем «хо­чется» или «нравится». А есть роли, в которых рождаются моменты удоволь­ствия от переживания на сцене некой совершенно новой жизни, которая не­возможна больше нигде. Возникнове­ние из ничего реальности, которой не было раньше. Это единственное ис­кусство, творящееся прямо на глазах у зрителя. Кино уже заснято и будет одинаково повторяться. А театральное действо реально только здесь и сейчас. Когда опускается занавес, волшебство рассеивается, и той реальности уже не существует. Чудо! Наверное, это и есть самое сложное – каждый раз прожи­вать всё по-настоящему заново. Театр живой, если, несмотря на постоянные повторы, на спектакле всё свежо, как в первый раз. Свежесть сохранять тяже­ло, и нет страшнее «мёртвого» театра, в котором ничего не происходит, и мы всегда знаем, как актер повторит эту ин­тонацию. Не все могут по-настоящему жить на сцене. За теми, кто способен на это, безумно интересно наблюдать. Отсюда – возможность в роли выйти за пределы себя. Реализоваться так, как в жизни никогда не получится. Раскрыть собственный глубинный потенциал.

– Я правильно поняла: на сцене раздвигаются рамки вашей лично­сти, границы обыденного восприя­тия вас людьми?

– Владимир Леви писал: «Человек равен бесконечности». Действительно, в нас есть всё. Я был в восторге, когда открыл это для себя. Много лет назад я репетировал роль стражника в «Анти­гоне» Ж. Ануя, характер которого мне совершенно не свойственен. Во мне открывались такие вещи во время ре­петиции! Это шло откуда-то изнутри. Например, страшная алчность, которая вообще мне не свойственна. Никогда у меня не было страсти к деньгам до тряски в руках. А там, увидев золотое кольцо, – и это нужно было по роли – я затрясся всем существом. Во время ре­петиции были созданы такие условия, что во мне это пробудилось. Я с ужасом подумал: во мне это есть! Или, напри­мер, роль Родиона Раскольникова, кото­рая досталась мне в качестве учебного материала и стала любимой. Через эту работу я столько для себя открыл! Да, театр – это площадка познания себя и мира.

– Что ещё вас вдохновляет на но­вые роли?

– Почему человеку хочется делиться чем-то? Он стремится преодолеть оди­ночество, хочет соединиться с другим человеком. Может быть, это возможно через сокровенный разговор. Не во всех ролях это получается. Но третьим пла­ном, подтекстом такой разговор может состояться даже в рамках самой при­митивной развлекательной комедии. И если мне очень хочется этого исповеда­ния, я стараюсь передать его. Я делюсь, и чувствую соединение с миром.

Есть один проект, который я сделал самостоятельно, намеренно ни с кем не советуясь – так, как хочу. У меня мало постановочного опыта, обычно спра­шивал совета, а тут подумал: нет, моя история. Это спектакль «Маленький человек с большим сердцем» по ци­клу стихов «Про маленького человека» Сергея Гогина. Я понял, что хочу гово­рить именно об этом. Спектакль идёт уже два с половиной года, на него есть отклики. Один из зрителей, мужчина, расплакался. Я подумал тогда: «Ниче­го себе! Мы попали в сердце». Другой зритель (потом он стал моим другом) прочёл всё, что я вкладывал в спек­такль сокровенного. Он увидел то, что я сформулировал для себя в самой глу­бине души. Мы нашлись как люди. Ко­нечно, есть и те, кто не совсем услышал меня или интерпретировал иначе. Не хочу ничего проповедовать, мне важно, чтобы с человеком произошло что-то, и мы нашлись.

– Удаётся ли вам в жизни «выхо­дить за пределы себя», взаимодей­ствуя с людьми?

– Вся моя обыденная жизнь состо­ит из ежедневного труда. Я имею воз­можность общаться с друзьями и род­ственниками, может быть, раз пять в год. Если не занят в репетиции, бегу в «Молодёжный театр» или на занятия со студентами. Много общаюсь по делу, и моментов для сокровенного разговора почти не остается. Иногда он возника­ет с учениками. С коллегами это почти невозможно. Зачастую коллеги – сопер­ники, наши отношения не строятся на том, что мы открываем друг другу серд­ца. Может быть, будь больше сердечно­го в моей жизни, и не так уж и нужна была бы мне сцена.

Любое дело, даже если я буду печь хлеб, в данном контексте может стать тем же самым, что и театр: проводни­ком сокровенного разговора. Однаж­ды я разговаривал со священником, и он спросил меня: «Театр – это для вас что?» Я и рассказал ему о попытке со­кровенного разговора со зрителем. Он ответил: «Это хорошо, потому что лю­бая деятельность во славу Божью, то есть ради любви, освещена». Получа­ется, театральная деятельность может стать тем, от чего в мире будет больше любви. Было бы страшно обнаружить, что на самом деле в основе моей дея­тельности тщеславие и гордость. Наде­юсь, что это не так.

– Алексей, как вы считаете, какие роли более всего дали раскрыться вашему личностному потенциалу?

– Есть роли, созданные великими драматургами, знатоками человеческих душ – их очень интересно играть. Но есть и роли-схемы, роли-вампиры. Их приходится насыщать жизнью, которой там даже не предполагалось. Я уже сем­надцать лет профессионально играю на сцене. Многие роли не совсем мои, и приходится прикладывать усилия, что­бы полюбить их. Самые дорогие для меня говорят о том, что происходит в моей душе. То есть эти герои мне по­нятны. Посчастливилось играть в пьесе Григория Горина «Прощай, конферан­сье!» Спектакль основан на реальных событиях: была такая бригада, поддер­живавшая дух наших бойцов. Однажды артисты попали в плен, и один из них взорвал себя во время концерта, зрите­лями которого были фашисты. Спек­такль был приурочен к 9 мая и, к сожа­лению, шёл всего пять раз.

Если говорить о любимых ролях… После смерти Сергея Анатольевича Кондратенко я один раз сыграл в спек­такле «Месяц в деревне». Играл там Большинцова, маленького человека, который влюблен и очень боится отка­за. Эта роль для меня самая дорогая за последнее время, её безумно интересно играть.

– Ульяновцы уже знают вас как режиссёра…

– Я начал заниматься режиссурой по необходимости, нужно было ставить дипломные спектакли на кафедре. У меня нет профессионального образова­ния, пока мало опыта, но есть организа­торская жилка. Опираюсь на свой вкус и те представления, которые получил в актёрской работе. В режиссуре ды­шит мысль, гражданская позиция. Есть темы, о которых хочется говорить с по­мощью режиссуры. Но… Ставил бы я спектакли, будь полностью удовлетво­рён как актёр? У меня просто не было бы времени, я полностью отдавался бы большим и серьёзным работам. Но их почти нет. Есть неудовлетворённость и большое желание говорить.

– Вы уже говорили в одном интер­вью, что пошли преподавать, чтобы сохранить «рай, в котором спектакли не ставились, а рождались». Сложно было осваивать научную и педагоги­ческую деятельность?

– Это тоже было объективной не­обходимостью, требовалось повышать квалификацию, чтобы быть педагогом. Мне сказали: ты дальше не двинешься, выплюнет система. Но и тут Бог меня не оставил. Я повстречал научного ру­ководителя, доктора педагогических наук Ирину Викторовну Юстус, ко­торая перевернула моё сознание. Она предложила очень интересную тему, на стыке искусства и науки: я исследовал ритуалы в системе образования России, и то, как они применялись в ХХ веке.

Большое моё первое открытие – соб­ственное феноменальное невежество. И я так ему обрадовался! Вдруг понял, что у меня столько всего впереди непо­знанного. Организовать процесс мыш­ления, освоить определённые методы познания – всё это было для меня ново. Но наука – совершенно иная деятель­ность, и совмещать её с театром оказа­лось практически невозможно.

– Открываете ли вы что-то новое для себя через преподавание?

– Каждый новый курс – новые лич­ности. Они иногда выдают в творчестве такие вещи, до которых я сам бы никог­да не додумался. Это и держит меня в университете. Я передаю свой опыт, и некоторые меня слышат. В профессии хочу дойти до самой сути и передать её. Ощущаю себя таким лёгким и радост­ным от общения с молодёжью.

– В одном из интервью вы говори­ли, что хотели бы сделать «Молодёж­ный театр» современным, отражаю­щим то, что важно и актуально для молодых людей. Что вы делаете для того, чтобы понять, что сейчас нужно молодёжи?

– Разговариваю с ними. Отслеживаю, какой театральный репертуар сейчас близок молодёжи. Научился у ребят интернет-коммуникациям. Слу­шаю музыку, близкую молодёжи, пытаясь понять её. Это сближает меня с ребятами, но пока не сильно влияет на выбор нашего репертуара. Он довольно случаен, потому что нам нужно снача­ла встать на ноги, понять, будем ли мы хоть сколько-нибудь интересны.

Иногда мы делимся друг с другом тем, что больше всего волнует. Боль­шинство ребят почему-то относит себя к «потерянному поколению», хотя «по­терянное поколение» – это то, которое было после Второй мировой войны. Но наши тоже чувствуют себя потерянны­ми. Почему? Видят, что в мире много вранья, видят, что люди очень тонко ма­нипулируют другими людьми ради сво­ей выгоды. Иногда спрашиваю: «Поче­му у вас так крылья подрезаны? Почему не такие безбашенные, не такие само­отверженные?» Много прагматично­сти, рассудочности. Отказ от иллюзии, что все тебя ждут в этом мире, заставля­ет ребят засучить рукава и действовать самостоятельно.

– Вы стали победителем выставки- конкурса «Симбирская книга-2015» в номинации «Имя края» с книгой «Борис Александров». Удалось ли по-новому взглянуть на личность Бориса Владимировича в процессе изучения материала для книги?

– Книга составлена из публикаций периодической печати и интервью на радио, телевидении, из отзывов и ре­цензий на его спектакли. 150 статей 50-ти авторов за все годы его творче­ства. Я очень трепетно относился к каждому его слову. Постарался всё это суммировать, подытожить и для себя самого сформулировать его образ. Да, я написал предисловие к этому сборни­ку, но самое ценное – его прямая речь. Хотелось не делать выводы, а дать не­предвзятую информацию, объективные материалы, в которых говорит он сам, передавая своё отношение к жизни, к театру и к миру. Это, скорее, открытие Бориса Владимировича не для себя, а для других. Мне очень хотелось, что­бы он остался в этом мире. Книга была передана библиотекам, и она дойдёт до наших потомков, для меня это самое важное. Я был уверен, что тираж в 1000 экземпляров очень быстро разойдётся, ведь многим людям Борис Владимиро­вич дорог.

Человеческая память короткая – вот моё главное открытие. Интерес к этой книге возник, может быть, у двухсот человек, хотя в последний путь его про­вожали тысячи. Я с ужасом обнаружил, что молодые люди, которые пришли учиться на актёров после его смерти, о нём даже не слышали. Если о Борисе Владимировиче так быстро забывают, то что уж говорить про нас…

Записала Елена Плотникова

Фото Марии Чурбановой, Сергея Гогина, Павла Шалагина, из архива А. Храбскова

«Мономах», №3(99), 2017 г.